«ЛУЧШИЙ СТИЛИСТ СОВРЕМЕННОСТИ» Многие годы жизни русского писателя и поэта Ивана Алексеевича Бунина были связаны с Ялтой и Крымом... Он родился в 1870 году в дворянской семье. Детство провел в родовом имении Бутырки Орловской губернии, среди "моря хлебов, трав, цветов". Образование получил не совсем стандартное: четыре года в Елецкой гимназии, которую оставил из-за болезни, и остаток курса – с политическим ссыльным старшим братом, выпускником университета. Затем работал корректором, статистиком, библиотекарем, сотрудничал в газете. В 1891 году вышел его сборник "Стихотворения", в 1895 - рассказ "На край света", хорошо принятый критикой. Вдохновленный успехом, Бунин перешел к литературному творчеству. В 1903 году был удостоен Пушкинской премии за сборник стихов "Листопад". Горький напишет о Бунине: "...если скажут о нем: это лучший стилист современности — здесь не будет преувеличения". В 1909 году стал почетным членом Российской Академии наук. Был знаком с Л.Толстым, А.Чеховым, М.Горьким, С.Рахманиновым и другими выдающимися представителями российской культуры, со многими из которых не однажды встречался в Ялте. Октябрьские события 1917 года Бунин не принял и через три года покинул Россию. Однако, все, написанное им в эмиграции, по-прежнему касалось родины. В 1933 г. был удостоен Нобелевской премии по литературе. Умер 8 ноября 1953 г. в Париже в возрасте 83 лет. Что покоряло и располагало к себе в личности Ивана Алексеевича Бунина? Талантливый поэт, прозаик, переводчик, путешественник, Иван Алексеевич навсегда сохранил нежное чувство к Крыму: «Весной 1889 года… побывал в Крыму, о котором у меня еще в детстве составилось самое поэтическое представление, благодаря рассказам отца, и нашел, что ходить верст по сорок в сутки, загорать от солнца и от морского ветра и быть очень легким от голода и молодости — превосходно…», - писал он. Знакомство Бунина с Чеховым началось с писем. Молодой Бунин обратился к Чехову с просьбой прочесть некоторые его рассказы и дать на них «несколько заключений». Чехов любезно согласился: «Очень рад служить». Встретились они впервые в Москве в 1895 году, а потом только через четыре года в Крыму. «Еду в Ялту, проветриться дней на пять, увидаться с Миролюбовым, Чеховым и Горьким, которые в Крыму», - сообщает Иван Алексеевич знакомым. Человек не навязчивый, он и не помышлял тут же явиться к Чехову. Бунин остановился в гостинице и начал ходить на набережную в надежде там встретиться с Чеховым. Так и произошло: «…Вечером встретил его на набережной.— Почему вы не заходите ко мне? — сказал он.— Непременно приходите завтра». С тех пор, как только Бунин появлялся в Ялте, Чехов всегда приглашал его к себе. Ялтинская набережная стала для Бунина и местом знакомства с Горьким. «…Иду как-то по набережной и вижу: навстречу идет с кем-то Чехов, закрывается газетой, не то от солнца, не то от этого кого-то, идущего рядом с ним, что-то басом гудящего и все время высоко взмахивающего руками из своей крылатки. Здороваюсь с Чеховым, он говорит: «Познакомьтесь, Горький…» Как-то Бунин остановился в гостинице «Россия». Был поздний вечер. Вдруг зазвонил телефон. «— Милсдарь, возьмите хорошего извозчика и заезжайте за мной. Поедемте кататься. — Кататься? Ночью?.. Что с вами, Антон Павлович? - Влюблен. — Это хорошо, но уже десятый час… И потом — вы можете простудиться… — Молодой человек, не рассуждайте-с! …Ночь была теплая, тихая, с ясным месяцем, с легкими белыми облаками… Экипаж катился по белому шоссе, мы молчали, глядя на… блестевшую равнину моря». Бунин обладал способностью переживать в унисон с Чеховым. Их настроения часто совпадали. Они могли подолгу молчать вдвоем, изредка обмениваясь, казалось, совсем неожиданными мыслями. Случались и веселые, праздничные встречи. В дни гастролей в Ялте Художественного театра «И. А. Бунин с необыкновенным талантом представляет что-то, а там где Бунин, непременно стоит Антон Павлович и хохочет, помирает от смеха. Никто так не умел смешить Антона Павловича, как И. А. Бунин, когда был в хорошем настроении», - писал Станиславский. Зимой Чехов уехал в Италию, а Бунина попросили пожить в ялтинском доме вместе с Марией Павловной и Евгенией Яковлевной, матерью Чеховых. Он охотно согласился, писал стихи, помогал женщинам в хозяйстве и вечернем времяпрепровождении. Марию Павловну Бунин в шутку называл Амарантой, а себя Доном Зинзагой — по рассказу Чехова «Жены артистов». В доме Чеховых за Буниным укоренилось другое прозвище: «Антон Павлович все называл меня Букишоном. Правда, хорошо?» Любил Антон Павлович наделять Бунина и самыми невероятными титулами, например, «господин маркиз Букишон». Когда Антон Павлович вернулся из Италии, Бунин решительно перебрался в гостиницу, собираясь уезжать из Крыма. «…Был у него (Чехова – прим. авт.) и в пятницу, и в субботу, и сегодня — по целым дням; конечно, по его желанию, а не вследствие нахальства, присущего мне. Был он со мной очень ласков, а мне было очень приятно быть с ним. Он задержал меня здесь — этим и объясняется то, что я еще здесь». В апреле 1901 г. Бунин приезжал к Чехову вместе с Куприным. Потом Иван Алексеевич был в сентябре, а в марте следующего года – с художником П.А. Нилусом. …Грусть и задумчивость… Тяжесть волн… Волны никогда не бегут легко. Они с трудом добегают до берега, шлепаются на него и, вздохнув, откатываются назад… Море утомлено. Но если волны остановятся, оно перестанет быть морем. И море понимает это и снова, и снова, набрав силы, катит волны на берег… Таким видит море Рахманинов. И, слушая его игру, Бунин представляет море таким же. Они сидят у Чехова, в его кабинете. Из овального окна видна долина Учан-Су и треугольник моря. Бунин впервые видит и слышит Рахманинова так близко. Бывает, что люди не говорят друг другу каких-то особенных слов, не проходят вместе через груду испытаний, но, встретившись однажды, необъяснимо проникаются чувством взаимной симпатии. Так произошло с Буниным и Рахманиновым. «При первой встрече с ним в Ялте,— вспоминал Иван Алексеевич,— произошло между нами нечто подобное тому, что бывало только в романтические годы молодости Герцена, Тургенева, когда люди могли проводить целые ночи в разговоре о прекрасном, вечном, о высоком искусстве». Антон Павлович, оказавшись свидетелем знакомства этих обаятельных людей, не только позавидовал, но и ревностно забеспокоился о Бунине, который всецело уже «принадлежал» тогда чеховскому семейству. А Бунин и Рахманинов уходили на ялтинскую набережную и предавались высоким, мечтам, слушая то друг друга, то грохот волн в теплой южной ночи. Рахманинов поведал Бунину о том, как под впечатлением от чеховского рассказа «На пути» написал свою симфоническую фантазию «Утес». Ему захотелось выбрать что-нибудь из бунинских стихов, может быть, из крымских, и положить их на музыку… Всегда сдержанный в проявлении чувств, Рахманинов обнял Бунина за плечи и произнес: «Будем друзьями. Навсегда». Но дружбе этой не суждено было продлиться… С Чеховым также не получилось длительных отношений. Ялтинская встреча с ним весной 1902 г. была последней. Иван Алексеевич оставил интересные воспоминания о Чехове, но в них всего лишь малая часть того, что мог он рассказать. В конце жизни, во Франции, он работал над книгой о Чехове, которая осталась незавершенной… По материалам Павла Тыглиянца и др. Учан–Су Свежее, слаще воздух горный. Невнятный шум идет в лесу: Поет веселый и проворный, Со скал летящий Учан–Су! Глядишь — и, точно застывая, Но в то же время ропот свой, Свой легкий бег не прерывая, — Прозрачной пылью снеговой Несется вниз струя живая, Как тонкий флер, сквозит огнем, Скользит со скал фатой венчальной. И вдруг, и пеной и дождем Свергаясь в черный водоем, Бушует влагою хрустальной… А горы в синей вышине! А южный бор и сосен шепот! Под этот шум и влажный ропот Стоишь, как в светлом полусне. Иван Бунин. 1900г. Алупка (Новелла) Солнце только что скрылось, еще светло, но в жарком меркнущем воздухе, в синеватой неопределенности неба, над кипарисами Алупки, уже реют и дрожат чуть видные, как паутина, летучие мыши. Закрывая на ходу плоский цветной зонтик, которым все вертела на плече, спускаясь по пыльному переулку к пансиону, она быстро вошла в жидкий садик, усыпанный галькой, и взбегает на террасу, где доктор один полулежит на качалке в ожидании обеда: в пансионе еще пусто, кто в парке, кто на берегу под парком, кто встречает вечерний почтовый дилижанс из Ялты. - Слышал? - возбужденно говорит она, входя. - В Ялту приехали артисты Малого театра! Не играть, конечно, а так... Чуть не вся труппа, Лешковская с Южиным... - От кого же я мог это слышать? Ты, конечно, как всегда, почему-то бегала встречать дилижанс? - Да, и встретила доктора Никитина, его вызвали к старухе Крестовниковой, он мне и рассказал это... - Очень рад, только не понимаю, почему ты объявляешь мне об этом приезде так, словно случилось невесть что? Вбегаешь вне себя, вся красная, в поту, завитушки на лбу растрепаны... - Будешь вне себя, когда в этой милой Алупке день и ночь задыхаешься от жары и духоты! Но дело вовсе не в моей наружности, а в том, что я хотела тебе сказать, что ты как хочешь, а я больше не могу сидеть тут! - А где ты хочешь сидеть? В Ялте? - Да, хотя бы в Ялте. - И все потому, что туда приехали артисты Малого театра? Да ты что – из Чухломы, что ли? И почему ты вдруг стала такой театралкой? В Москве бываешь в этом Малом театре раз в два года, а тут вдруг так поражена этим приездом! - Ничем я не поражена, но как ты, наконец, не понимаешь... - Что не понимаешь? - То, что мне твоя Алупка и этот "семейный" пансион осточертели! В Ялте... - В Ялте, разумеется, совсем не то! В Ялте проводники, набережная, а теперь еще хромая Лешковская с Южиным. Какое же сравнение! Но мы, мой друг, приехали в Крым не ради проводников, а ради отдыха. - Мы, мы! Слышать не могу этого мы! Мы ведь все-таки не сиамские близнецы, Алексей Николаевич! Доктор приподнимается и садится, удивленно глядя на нее, в первый раз заметив вдруг, до чего она изменилась за последнее время и особенно за эти три недели в Крыму, чуть не с утра до вечера лежа на гальке у моря под парком и по пяти раз в день купаясь: загорелое лицо окрепло и округлилось, глаза налились блеском, плечи, груди, бедра расширились, что особенно явно под легким платьем из сарпинки, вся горячо пахнет этой сарпинкой и загорелым телом, обнаженные коричневые круглые руки точно отполированы... Доктор пожимает плечами, стараясь быть спокойным и строгим: - При чем тут сиамские близнецы? - При том, что я прекрасно предвидела всю эту сцену и дорогой твердо решила переехать одна, если ты не переедешь. И перееду, а ты как знаешь. - Постой. Да ты в своем уме? Что с тобою? Внезапное острое помешательство? "Приехали артисты Малого театра, переезжаю в Ялту, а ты как знаешь..." - Разумеется, как знаешь, раз ты... - Что я? - Раз ты вот настолько не думаешь обо мне! Ты, за все пять лет нашего милого супружества, которое все величают "идеальным"... - Помилуй бог, какая адская ирония! - Да, для тебя оно, разумеется, "идеальное"! Сиди себе в кабинете да раздевай своих несчастных идиотов - вздохните - не дышите, вздохните - не дышите, а я... И вот-вот опять Мерзляковский переулок, и опять ты будешь месяца два рассказывать всем знакомым, как "чудно" отдохнули "мы" летом! В прошлом году расписывал Волгу, в позапрошлом Евпаторию, в нынешнем будешь расписывать Алупку... Довольно с меня этих отдыхов! - Да ты что? Сбежать от меня решила? - Я ничего не решила, только я больше не могу! Не могу и не могу! - Все это прекрасно, но, во-первых, надо решить, куда именно и с кем и с чем бежать, а во-вторых, все-таки не кричать на весь дом. - Хочу и кричу! И буду кричать! Нарочно буду! В их комнате на втором этаже, очень тесной от двух кроватей, двух кресел, гардероба со скрипучими, рассохшимися дверками, умывальника и чемоданов под вешалкой, воздух горяч и неподвижен, в окно, открытое на совсем уже померкшее небо, нет ни малейшего дуновения. Вбежав туда, она падает в кресло, на спинку которого брошен купальный халат, еще не высохший, противно пахнущий теплой сыростью, и с бьющимся сердцем, зло и решительно смотрит перед собой, не выпуская из рук зонтика... Иван Бунин. 21 апреля 1949