ПРИЗРАКИ ВОРОНЦОВСКОГО ДВОРЦА Южный берег Крыма. Алупка. Промозглый, дождливый день. Сквозь резные разноцветные кроны деревьев проглядывает море, серо-стальное с белыми барашками. Магнолии, кипарисы, кедры, платаны, акации… Букет запахов и буйство красок, чуть пригашенных наплывающим с гор туманом. Несмотря на непривычный для Крыма холод, листва с деревьев не облетает и цветы продолжают цвести. «Не вид, а рахат-лукум» — как писал А.Чехов, и с ним трудно не согласиться. В тумане, точно в молоке, проступают острые шпили башен, стрельчатые стены Воронцовского дворца. Впрочем, на дворец, в нашем традиционном понимании этого слова, он совсем не похож, а похож на замок, средневековый английский замок, особенно на фоне типичного «лондонского» дождя. В голове мелькают карды исторических фильмов, имена английских классиков. Джейн Остин, Байрон, Вальтер Скотт, Шарлотта Бронте… «Почтенный замок был построен, как замки строиться должны…» Да, именно таким этот дворец-замок и был задуман своим хозяином — генерал-губернатором Крыма, богатейшим человеком своего времени графом Михаилом Семеновичем Воронцовым. Детство и юность Воронцова прошли в Англии, которая и сформировала в его сознании свое, особое представление о красоте, и спустя годы он, обосновавшись в Крыму, вознамерился создать нечто, напоминающее ему страну своих детских грез, далекую, прекрасную, загадочную… Воплотить проект-мечту Воронцову помог английский архитектор-романтик Эдвард Блор. Кстати сказать, именно Блор построил усадьбу для Вальтера Скотта, что, возможно, и сыграло главную роль при выборе архитектора. Вот такая романтическая мечта, для осуществления которой потребовалось двадцать лет и 9 млн. золотых рублей… Кутаясь в дождевик, на площади у касс музея скучает миловидная девушка-экскурсовод. Из-за непогоды народу немного. Из магазина сувениров доносятся голоса. Продавщица беседует с туристами: — У вас здесь, наверное, и привидения водятся? — в шутку спрашивает кто-то. — Конечно, водятся, — без тени сомнения и на полном серьезе отвечает продавщица. — И кто же вам является? — Ну, это по-разному. Бывает, что и Михал Семенович… Правда, я сама его не видела, но мне наша смотрительница рассказывала… Разговор становится интересным, отдыхающие внимательно слушают. Воодушевленная рассказчица продолжает: — Работала тут у нас одна старушка-смотрительница, в Альгамбре, на южном фасаде. И вот как-то раз, дело было под вечер, сидела она, сидела, и сморило ее. Хотя у нас в музее с этим очень строго, за такое могут и с работы прогнать. Словом, заснула она прямо на рабочем месте и, сколько проспала, не помнит. А потом, говорит, почувствовала, будто кто-то за плечо ее тронул. Тяжелая рука такая, крепкая, а отворот рукава золотом расшит. Она, конечно, сразу проснулась, подскочила и слышит шаги. Снизу со стороны парка по лестнице люди поднимаются. Пригляделась, а это директор идет, а с ним комиссия какая-то важная из области. Вот если б они узнали! Уже потом старушка-то догадалась, что к чему. «Это, — говорит, — Михал Семеныч меня разбудил, уберег, можно сказать!» К беседе присоединяется еще одна участница, художница, продававшая акварели в парке (дождь испортил ей всю торговлю): — А я слышала, что во время войны в Шуваловском корпусе немецкая часть размещалась. Так вот, под конец оккупации немцам стала являться белая женщина. И один офицер, получивший при отступлении приказ заминировать дворец, так ее испугался, что приказ не выполнил. — Да откуда вы про немцев-то знаете? — засомневалась продавщица из сувенирного, не берущая на веру чужие истории о призраках. — Да я сама это по телевизору слышала. Тот офицер потом книжку воспоминаний издал, — парирует художница и, отвечая на вопросы туристов, объясняет, что белой женщиной в Шуваловском корпусе могла быть только Софья Михайловна, младшая дочка М.С.Воронцова. — Она одна там подолгу жила, мужа своего, Шувалова, ждала. Любила его очень, а он ее нет. Красавец был, да еще самовлюбленный. С него, кстати, Лермонтов своего Печорина написал… На улице становится холодно, и я, купив билет, захожу в музей. Казалось бы, столько раз здесь бывала. Все залы наперечет знаю — ситцевая комната, голубая гостиная, зимний сад, парадная столовая, бильярдная… И всегда что-то новое узнается. А первый раз… страшно вспомнить, сколько лет назад, я была здесь еще с родителями. Правда, тогда мы с сестрой отдавали предпочтение парку, особенно в вечернее время. И тема привидений нас тогда больше увлекала, рассказывали мы друг другу всякие страшилки, боялись, визжали, но все равно в парк ходили. Ночные шорохи, шум прибоя и пронзительные крики павлинов… Как они, между прочим, противно кричат! С павлинами, кстати, и в этот мой приезд вышел забавный случай. Как-то в один из дней я собралась съездить в Ялту. А подвести меня любезно вызвался местный житель, краевед. Выехали мы рано утром. Дождь, туман. Едем, болтаем, и вдруг из-за поворота на нас вылетает… павлин, за ним другой, третий… Водитель резко жмет на тормоз, машина останавливается, а павлины меж тем, как из мешка, на дорогу сыплются. Выскакивают и деру. Сколько их там было, сказать сложно. Но через секунду из кустов появились мужики с веревками и мешками, закричали, замахали руками и погнали павлинов дальше. Все так быстро произошло, что мы с краеведом даже охнуть не успели. Что это было? Наваждение, галлюцинация? Спустя минуту мы поехали дальше. Краевед замолчал, а потом со странной улыбочкой говорит: — А вы знаете, какой сегодня день? Именины Елизаветы Ксаверьевны Воронцовой, супруги Михаила Семеновича. Это она дворцовым парком-то занималась. Под ее присмотром сажались экзотические растения, цветы, розы… она, к слову, и павлинов распорядилась тут разводить. Вот такое странное совпадение! Можно сказать, мистическое. Хотя, по воспоминаниям современников, сама Е.К.Воронцова была отнюдь не мистиком, а, напротив, женщиной вполне земной, здравомыслящей, отменной хозяйкой, делящей с мужем бремя забот о семье и собственности, а еще блестящей красавицей, настоящей светской львицей, очаровательной и кокетливой. Не случайно Пушкин, познакомившись с ней, тотчас влюбился и посвятил ей свои стихи. (Считается, что «Сожженное письмо», «Храни меня, мой талисман», «Ненастный день потух» и др. написаны Е.К.Воронцовой.) Посвящал ли ей стихи другой, более удачливый поклонник, А.Раевский, сказать трудно — письменных подтверждений тому нет. Несмотря на слухи, упорно ходившие в свете, нет и прямых доказательств того, что Раевский был отцом младшей дочери Воронцовых — Софьи. Как бы то ни было, со временем страсти поутихли, и в браке Михаил Семенович и Елизавета Ксаверьевна прожили без малого сорок лет… Правда, в Алупкинском дворце они, увы, жили недолго. В 1845 году Воронцов получил высочайшее назначение на Кавказ. Крым граф любил, уезжать не хотел, но… «Я не был бы Русским, если б посмел не пойти туда, куда Царь велит!» Миновав «ситцевую» приемную, подхожу к китайской комнате, хотя подлинных китайских вещей в ней, как пишут в путеводителях, немного. Восток — это просто дань моде. Он как символ присутствует здесь. А на стене комнаты — табличка и фото У.Черчилля. И это уже не символ. В ходе проведения Крымской конференции, британская делегация во главе с премьером размещалась в Алупкинском дворце. Говорят, приехав сюда, Черчилль сказал, что чувствует себя здесь как дома, будто бы вовсе не покидал пределы старой доброй Англии. Возможно, и его призрак наряду со всеми прочими бродит по залам музея. В парадной столовой мне встретилась группа туристов с экскурсоводом: — …в отличие от Третьяковки и Пушкинского музея наш дворец — это дом, жилой дом. Представители нескольких поколений семьи Воронцовых здесь жили, воспитывали детей, принимали гостей, горевали, радовались… Мы все здесь у них в гостях и должны подчиняться заведенным в этом доме правилам… Группа медленно продвигается в зимний сад, из окон которого видно, как по ступеням Альгамбры, по гривам мраморных львов по-прежнему моросит дождь. — …26 августа 1851 года во дворце состоялась свадьба Семена Михайловича Воронцова с Марией Васильевной Столыпиной (урож. Трубецкой). Брак единственного сына родители встретили с неодобрением. Молодая была старше Семена Васильевича, уже побывала в браке, овдовела и имела ребенка. Однако с чувствами сына приходилось считаться. Молодой хозяйке понравилось в Алупке… — эхом разносится голос гида. А мне тотчас вспоминаются слова краеведа. О Воронцовых он рассказывал, как о своих близких родственниках. Некоторых, как, например, Михаила Семеновича, с жаром хвалил, других же ругал на чем свет стоит. Вот и Марье Васильевне от него досталось: — Активная, судя по всему, дамочка была. Энергия у нее через край била, она тут все переделать хотела, всюду свои правила установить. А вот родить Воронцовым наследника так и не смогла. Хотя готова была на любые хитрости. Подушку под платьем прятала и крестьянского ребеночка за своего пыталась выдать, но не удалось… Имение-то это майоратное, передается по мужской линии. Так что после смерти мужа, Семена Михайловича, ее отсюда попросили… (Вот еще одна кандидатка в привидения, подумалось мне.) — …А после Марьи Васильевны дворец отошел внукам по женской линии, Воронцовым-Дашковым. Эта ветвь до самой революции здесь жила. Потом они пароходом с англичанами в Европу уплыли. Их потомки до сих пор сюда приезжают. В 90-х один из Воронцовых-Дашковых частенько здесь бывал. Благодарил, что дворец содержится в хорошем состоянии. В библиотеке работал… Группа туристов идет на выход, а я пристаю к даме-экскурсоводу с дурацким вопросом про призраков: — А что… — улыбается она. — Между прочим, И (?). Воронцов-Дашков как-то признался, что, работая в библиотечном корпусе, был не на шутку напуган. Он заметил, что корешок одной книги на полке рядом с его рабочим местом немного выдвинут вперед. Он подошел, поправил его. А спустя некоторое время смотрит - книга опять торчит! Будто кто-то невидимый ее нарочно выдвинул… — Что ж это за книга была? — О, я уж и забыла, что-то по истории, кажется, «История государства Российского»… Мария ОЧАКОВСКАЯ.