Наш корпус был переведен в просторные казармы в Массандру Лев СердаковскийЛев Викторович Сердаковский (1904–1980). Кадет Тифлисского кадетского корпуса, окончивший Крымский кадетский корпус и Николаевское кавалерийское училище, драгун Северского полка в Югославии. Во время Второй мировой войны - сотрудник Управления по делам русской эмиграции в Сербии. По окончании войны активно помогал перемещенным лицам получить въездные визы в США, преподавал русский язык в военной школе в Монтерее (Калифорния), работал консультантом при Госдепартаменте США. До конца своих дней активно занимался кадетскими организациями в США. Написал книгу воспоминаний, охватывающих почти весь ХХ век. КРЫМ …После сравнительно спокойного перехода через Черное море – мое первое морское путешествие – мы, наконец, в Севастополе. Всюду развеваются бело-сине-красные и андреевские флаги. Севастополь, с его знаменитой панорамой Севастопольской обороны, казенными зданиями, Графской пристанью и множеством военных судов, напоминал своим военным профилем Владикавказ. Но там царили горы и армия, а здесь – флот. Город кишел военными в различных формах и чинах, – больше всего было молодых офицеров знаменитых “цветных дивизий” – Корниловской, Марковской, Алексеевской – и малиновой Дроздовской. Мы сразу превратили наши полуштатские костюмы в форму и с гордостью нацепили свои кадетские погоны. Нас облюбовал вербовщик капитан-марковец и стал убеждать ехать с ним в артиллерию Марковской дивизии, где уже было много кадет. Судьба в лице генерала Врангеля сама сделала выбор: последовал приказ об отправке всех не кончивших корпус кадет в сводный Полтавско-Владикавказский корпус в Ялте. ЯЛТА …Я пошел в штаб, чтобы повидать помощника дежурного генерала – генерал-майора Эрна, последнего командира Северского полка. Всюду порядок, чистота и приветливая деловитость. В казарме, где мы остановились, жили кадеты, кончившие сводный Киево-Одесский корпус в столице Боснии Сараево и только что приехавшие в Крым для поступления в армию. Сараевцев направили в Сергиевское артиллерийское училище, а нас, небольшую группу тифлисцев, – в Ялту. Там в бывшем царском имении Ореанда, рядом с Ливадией, был размещен сводный Полтавско-Владикавказский корпус с новым директором генерал-лейтенантом Римским-Корсаковым. Переход из Севастополя в Ялту на маленьком пароходе был малоприятным развлечением. Сильно качало, особенно, когда мы огибали южную оконечность Крыма, так что нам свет был не мил. Чудная ялтинская природа, летнее солнце, горы, казавшиеся кадетам из России чем-то вроде Гималаев, а нам, кавказцам, – чем-то вроде холмов, привычная, несмотря на полуголодное питание одной камсой, корпусная обстановка, и, главное, 16-летний возраст способствовали быстрому выздоровлению. В Ялте жили мои грузинские родственники, семья Кокоши Думбадзе, офицера-летчика, сына знаменитого ялтинского градоначальника и свитского генерала. Про генерала ходило множество еврейских анекдотов. Не анекдот, а факт имел место незадолго до войны на одном из модных немецких курортов, куда он приехал лечиться. Не зная ни одного иностранного языка и не имея знакомых, генерал в непривычном для него штатском костюме присоединился к компании богатых русских евреев, любимой темой разговоров которых была его персона. Он внимательно слушал всякие истории о себе, интересовался подробностями и от души смеялся. Анекдоты были не очень остроумны, но все рассказывали и переживали их с удовольствием. Вот несколько примеров. Один еврей восхищается тем, что Император Николай Второй, желая проверить пригодность нового пехотного обмундирования, с полным походным снаряжением исходил всю Ливадию. “Это ерунда, – говорит другой еврей. – Вот если бы он надел наш лапсердак и прошел мимо думбадзевского дома – это был бы геройский поступок!” Недалеко от берега тонет еврей и, увидя проходящего по набережной генерала Думбадзе с городовым, взывает о помощи. “Не трогать его!” – говорит генерал. Тогда догадливый еврей кричит: “Долой самодержавие!”, на что немедленно следует генеральское: “Взять его!” Уезжая, Думбадзе послал развлекавшей его компании бутылку шампанского и визитную карточку с благодарностью за прекрасно проведенное время и за интересные подробности о его жизни, о которых он не имел ни малейшего понятия. Генерал умер за год до революции. Вопреки всем этим анекдотам, ялтинские евреи отнеслись к его семье очень сердечно и помогали, чем могли, в трудные дни. Посещал я также и нашего дальнего родственника князя Черкезова, исполнявшего в Ялте обязанности грузинского консула. Когда красные взяли Перекоп и падение Крыма стало вопросом дней, Черкезов и его милая русская жена убеждали меня оставаться с ними и не эвакуироваться с корпусом куда-то в полную неизвестность. У них, мол, дипломатическая неприкосновенность, надо будет только переждать первое время, а потом они переправят меня домой, в Грузию. Но я уже пережил прелести советского владычества во Владикавказе и понимал, что в Ялте будет еще хуже. Разговоры о том, что большевики в 1920 году уже не такие свирепые, как были в 1918, меня не убедили. Ходил я в отпуск и к однополчанину и старому другу моего отца, генералу, князю Бекович-Черкасскому, последнему командиру кирасир Его Величества. Обычно гвардейскими полками командовали гвардейцы, но для Бековича было сделано исключение. Жена Бековича, тоже кабардинка из княжеского рода Каплановых, была моложе его на 25 лет, что ей не мешало обожать своего мужа. Была она настоящей барыней, подходившей под английское определение “леди”, женщина, в присутствии которой мужчины чувствуют себя джентльменами. Наш корпус был переведен в более просторные казармы в Массандру. Там произошел случай, показывающий, как кадеты относились к произволу над населением. В корпус пришли две женщины с жалобой, что они купили на толкучке у какого-то молодого человека одеяла, а через несколько минут подошли два кадета и “реквизировали” купленное как казенное добро. Старшие кадеты – сплошь фронтовики – решили взять это дело в свои руки, чтобы примерно наказать виновных. “Продавец” и “представители власти” были опознаны, а одеяла возвращены пострадавшим. Ночью первая рота была поднята и было прочитано постановление старших кадет, что за мародерство с виновников снимаются погоны, и они будут выпороты шомполами. Это было очень неприятное зрелище, особенно, когда один из них стал визжать как поросенок. На следующее утро все трое исчезли из корпуса. Начальство не знало или делало вид, что не знает о случившемся. В первой роте расцвело увлечение спиритизмом, захватившее даже командира роты, полковника Редина. Он лично не принимал участия в спиритических сеансах, но не препятствовал им. У Редина на фронте пропал без вести сын, и он часто приходил посмотреть, как идут сеансы и нельзя ли узнать что-нибудь о судьбе сына. Вопросы задавались на животрепещущие темы, вроде: “Чем кончится Гражданская война?” – “Победой белых.” – “Когда?” – “Очень нескоро.” – “Что будет с нами?” – “Уедете за границу.” – “Куда?” – “В ...” Тут следовало непонятное сочетание букв, которое ярые адепты спиритизма позже, сидя в лагере в Югославии, задним числом подводили под его название: “Стрнище”. Спрашивали еще: “Все ли вернемся в Россию?” – “Нет, только 300 человек”. ИСХОД Приказ об эвакуации пришел внезапно. Как я слышал потом, корпусное начальство растерялось и только с помощью старших кадет смогло провести эвакуацию в порядке. Жизнь в Ялте догорала, но никаких волнений не было. Подходили части конного корпуса генерала Барбовича, прикрывавшие отступление войск генерала Кутепова. Глядя на усталых, но бодрых и подтянутых кавалеристов с белыми гвардейскими поясами, трудно было поверить, что они только что проделали тяжелый арьергардный переход от Северной Таврии до Ялты. Никаких демонстраций против белых я не заметил. Крым один раз уже пережил советскую оккупацию и знал, что это такое. Жители смотрели на нас с симпатией, одни женщины нас крестили, другие всхлипывали. Мое активное участие в эвакуации выразилось в том, что один раз я был назначен в городской патруль по пустеющим ялтинским улицам и раз поссорился с кадетами, бравшими на молу шинели из английских тюков, не успевших доехать до фронта. Генерал Врангель приказал оставить это обмундирование нетронутым, чтобы оно помогло русским людям, вольно или невольно оказавшимся под красными знаменами, перенести необычно суровую зиму 1920–1921 г. 1 ноября сводный Полтавско-Владикавказский корпус погрузился на плоскодонную шхуну “Хриси”, совершавшую лишь местные рейсы. Когда мы отплывали, был безветренный и ясный вечер. На “Хриси” яблоку было негде упасть – все было заполнено кадетами, персоналом и корпусными семьями. Первая рота расположилась на палубе, всматриваясь в постепенно исчезающие огоньки “нашего” Крыма, нашей России. Разлука с Россией больно сжимала сердце, но не было ощущения, что это навсегда. Была даже не надежда, а уверенность, что исход из Крыма не окончание, а только перерыв в вооруженной борьбе против большевистского зла, завладевшего нашей Родиной. На корме стройно зазвучали голоса: кадеты всех корпусов любили и умели петь… «Новый Журнал», 2012, № 267 ----------------------- Дорогие друзья! Если у вас есть какая-либо информация по этой теме, мы с удовольствием разместим ее на сайте! Приглашаем также к сотрудничеству музейных работников, краеведов и всех, кто обладает любой информацией по истории Южнобережья. Напишем историю Города вместе! Наш адрес: llisova@yandex.ru