ВОСПОМИНАНИЯ О ЯЛТЕ В ПИСЬМАХ ГРАФИНИ С.ТОЛСТОЙ Ялтинский краевед, страстная любительница и знаток города Алла Андреевна Черничук вспоминает об уникальном домашнем музее, созданном почти 20 лет назад в Ялте, в доме Зинаиды Петровны Шанецкой, о людях и событиях, с ним связанных. Т.В. Душина-Алчевская в гостях у Зинаиды ПетровныДомашний краеведческий музей в доме З.П. Шанецкой просуществовал 18 лет, до ухода ее из жизни. Множество удивительных встреч и открытий ожидало каждого, кто приходил сюда. Однажды, когда Зинаида Петровна в очередной раз показывала свой архив, я увидела маленькую серую книжечку, еще не зная тогда, каким удивительным образом сплетутся соединяющие ее с другими людьми и событиями нити. Мое внимание привлек бронзовый окаем обложки и оригинальный замочек. Зинаида Петровна сказала, что это украинский молитвенник. Он был издан во Львове в 1908 году. На титульном листе - поразившее меня посвящение, слова-откровение, смысл всей нелегкой жизни. Елизавета Петровна Багратион дарила молитвенник Сергею Леонидовичу Смирнову. В конце стояла дата: 24 июля, 1931 год. Сначала молитвенник находился в семье Смирновых. Сам Сергей Леонидович был арестован в 1937 году и расстрелян. В 1944-м его жена, зная, что ее тоже арестуют, принесла его в семью Зинаиды Петровны, ее матери Анастасии Ивановне. И просила сохранить. Завет ее был исполнен. Три подруги: Тамара Пороховская, Зинаида Шанецкая, Софья ТолстаяВ другой раз в архиве я увидела фотографию 1923-24 годов. На ней слева - Тамара Пороховская, дочь врача Пороховского и Юлии Романовны Гедроиц, в центре - Зинаида Нековаш, ялтинка, справа - Соня Толстая. Их судьбы тоже сплетутся, и не только между собой, но и с судьбами других людей, о которых я сегодня вспоминаю. Каждая из девочек была интересна по-своему и, конечно, обращала на себя внимание фамилия «Толстая». Софья Мстиславовна Толстая была племянницей писателя Алексея Николаевича Толстого, родственницей писателей Льва Николаевича и Алексея Константиновича Толстых. Семья Софьи, мать Анна Александровна, урожденная Брянчанинова, и ее брат Николай после 1917 года бежали из Петербурга, где перед революцией их отец Мстислав Толстой был назначен вице-губернатором. Он эмигрировал за границу, семья осталась в России. Девочки познакомились в Ялте, в доме доктора Владимира Григорьевича Кувичинского, с которым были дружны их родители. Он жил на Боткинской улице, где снимал большую квартиру, там и практиковал. А его собственный дом находился в Верхней Аутке. Зинаида Шанецкая жила тоже в собственном доме в Верхней Аутке. Далеко и высоко за городом. Ее отец, человек деловой, выходец из Чехии, Петр Венцелович Нековаш, имел мастерскую по выделке кожи и лавку в Мордвиновском доме. Он купил небольшой домик из двух этажей, развел сад и хозяйство. Рядом шумел живописный арык, усадьба называлась «Уголок». Хозяйка, Анастасия Ивановна, была доброй и гостеприимной. Вот как описывала в своих стихах эту усадьбу Софья Толстая: Усадьба предо мной, Где год за годом цепью тесной Дни юности прошли чредой. Уютный дом в саду уютном, Был жизни суетной далек, И так к нему для всех приютном Шло имя – дача «Уголок». Каштаны, кедры, кипарисы, Ореховых деревьев ряд, Кой-где темнеющие тисы И несколько клубничных гряд. Вот груши, яблоки и сливы, Цветут венчальной красотой… Но жизнь суровою рукой Развеяла все в прах и пыль, И нынче с горькой лишь тоской Я уношусь в ту сказку-быль. Дарю тебе я, старый друг, Возьми их в «Уголок» забытый, Их сохрани в своем саду. Пусть их напев, в ветвях сокрытый, В весеннем зазвучит саду. Ялта, июнь 1936 год. У бабушки Софьи, Брянчаниновой, в Алупке-Саре был особняк, который национализировали в 1920 году. Во время знакомства девочек Толстые уже жили в подвальном помещении дома бывшего имения Барятинской на улице Аутской, где позднее, с 1932 года, находилось городское управление НКВД. Девочки встретились в трагическое для России время, пронеся, тем не менее, свою юношескую дружбу до конца жизни, сквозь все годы лишений и невзгод. Вот как описывала это время поэтесса Ольга Веригина, с судьбой брата которой также переплелась жизнь одной из наших героинь. С тринадцатилетнего возраста она вела дневник. «2 ноября 1920 года. После страшного холода и ветра, предшествующих эвакуации, наступила ясная погода, которая так часто балует нас, наша крымская осень. На рейде почти не было пароходов, когда генерал Врангель сошел на мол. Я стояла у самого борта и напряженно вглядывалась в приближающихся людей. Главнокомандующий шел впереди. Резко выделялась его тонкая фигура в генеральской шинели на общем защитном фоне. Вот он равняется с первым пароходом, уже ясно видно нервное решительное лицо, так поражающее теперь своей бледностью. Буквально весь мол покрыт овчинами – в последнюю минуту их велено было оставить. Через каждые два шага стоят покинутые автомобили, телеги, жалобно ржут теперь не нужные брошенные лошади, и в их больших глазах поражают те же отупение и тоска, что видны в эти дни и в людских глазах. Там и сям остающиеся солдаты кидают оружие в море. Безропотно крестились остающиеся и крестили уезжающих. Никто не задавал вопроса: «Свидемся ли?». Слишком близко стояла смерть. Врангель подходит к следующему пароходу «Георгию». Снова раздается резкий надтреснутый голос. Глядя на него, кажется, что он не выдержит до конца и потеряет сознание. «Да, мы уезжаем из России, но мы не кончили борьбу с большевиками!». Верит ли кто-нибудь его словам ? Нет! Но все хотят верить. Все хотят видеть впереди хоть какой-нибудь светлый луч. Вот потому-то и солдаты, и офицеры так восторженно смотрят на побежденного генерала, так дружно кричат: «Ура!» Но вот «Георгий» отходит, отходит и военный катер Врангеля. «Крым» тоже снимается с якоря. На нем солдаты генерала Борбовича. Храбрый и сплоченный корпус. Прощай, Россия! Пароход накреняется, вздрагивает и медленно отходит от мола. Я стою с правой стороны у самого борта. Кругом серьезные бледные лица. Прощай, Россия! Все сердца сплелись в одно. Раздается «Боже, царя храни». Одна за другой поднимаются руки и творят крестное знамение. Разве гимн не молитва? Из города слышен звон колоколов...» Семья Веригиных тогда эмигрировала, а вот брат Ольги, Михаил Веригин, не успел и остался в России. В Ялте Веригины были соседями сестер Багратион, и теперь Михаил, оставшийся в Ялте в одиночестве, какое-то время прожил у них. В 1930-е годы его арестовали. По совету Марии Павловны Чеховой Елизавета Петровна Багратион обратилась к Екатерине Павловне Пешковой, занимавшейся в те годы вопросами репрессированных, с просьбой о его освобождении. Он приехал в Ялту. Тамара Пороховская успела выйти за него замуж. Красавиц Веригин ей давно нравился, и она разделила с ним его горькую судьбу. Его опять арестовали, они очутились в Уфе, где Тамара и прожила нелегкую жизнь: там утонул в реке Белой ее 15-ти летний сын, а муж скончался в 1943 году. Зинаида Петровна уехала учиться в Москву. Вышла замуж за инженера путей сообщения, потомственного дворянина, которого тоже арестовали в 1937 году и расстреляли. Семья Нековаш продала усадьбу «Уголок» и после смерти отца, который подорвался на снаряде на Чайной горке, переселилась в дом на Аутской улице (ныне - улице Кирова). Вот в этот маленький дом с двухъярусным садом, с подснежниками зимой и цветущими розами летом, с виноградными лозами, обвивающими дом, со старой смоковницей, кизилом и вишнями ей приходили письма от давних подруг, в том числе, и такие поэтические письма Софьи Толстой. Удивительно, но в них она никогда не вспоминала особняк в Алупке-Саре, как никогда не вспоминала и жизнь в подвальном помещении с матерью и больным братом. Всю жизнь она говорила об усадьбе «Уголок» с прекрасным садом, с праздниками – рождеством, пасхой, масленицей, днями рождения Зины. Тамара и Соня укрывались там от жизненных невзгод. Т.Н. Барская и Л.Г. Розанова в гостях у З.П. Шанецкой.Со временем дом на Аутской улице стал притягательным и для многих других знакомых Зинаиды Петровны. Сюда приходили Т.В. Душина-Алчевская, правнучка Алчевского, с дочерью, работники ялтинских музеев и краеведы З. Ливицкая, А. Галиченко, Л. Иванова, Елхина, И. Науменко, Т. Барская, позднее – Л. Розанова. Встреча Нового 2012 годаЗинаида Петровна шутливо говорила: «Я устраиваю приемы или, как раньше говорили «журфиксы» - в воскресенье, в 2 часа». Она показывала редкие книги, изданные до революции, портреты генералов 1812 года, журнал «Нива», старинные предметы с символикой, письма своих подруг. Особенно интересными с исторической точки зрения стали письма Софьи Толстой. Они выходят за рамки обыденных житейских сведений и становятся историческим материалом, рассказывая о событиях, происходящих в России, о Толстых, живущих за границей, о Самарском музее имени А.Н. Толстого, а также о многих других дорогих сердцу вещах. Особенно интересны письма последних лет. И вот начинаются письма… 1980 год, октябрь. «Когда я думаю о силе любви всех нас к Крыму, Ялте, связанных нашим далеким прошлым, я вижу, что она неизмерима и неувядаема, где бы мы не жили, сколько бы лет ни прошло, тоска о Крыме всегда щемит сердце. Годы нисколько не притупляют это чувство. Только наносят легкий оттенок грусти. Когда через полвека мы снова решили собраться в дорогих нам местах, мы снова пережили нашу юность. Видеть горы, сосны, синь моря, походить по узким улочкам и вспоминать… как мы девочки, потом девушки были влюблены в неповторимую красоту Тавриды, и сейчас в мои 90 с лишним лет, у меня сильнее бьется сердце, если я слышу названия: Ай-Петри, Кичкине, Кучук-Ламбат, Иссары. Мы столько души оставили там. Мы умели неустанно любоваться прелестью цветущих весен, буйством красок осени в горных лесах, бурному морю. Неужели неугасимый свет нашей любви так и уйдет с нами? Во время последней встречи мне все казалось, что где-то там, в горах, еще звучат наши молодые голоса. Ты помнишь в Иссарах дом с колонами и балкон? Во втором этаже слышны голоса, смех. На площадке в конце небольшого сада стоит маленькая церквушка, белая с синими куполами. На старой сосне висит колокол. Начинало быстро темнеть. Из-за сосен выплыла полная луна. И скоро весь лес и горы были облиты серебром лунного света. Мерцали бесчисленные звезды на темном небе. В тишине было слышно лишь бормотание водопада Учан-Су. На балкон вышла дама, а за ней мужчина в монашеской одежде – отец Митрофан»... 1985 год, январь. «Интересным событием был визит моих троюродных родичей с маминой стороны, приехавших на несколько дней с туристической поездкой. Живут они в Австралии уже более 30 лет, куда переехали их Чехословакии. Об их существовании уже знала от нашей общей кузины, которая была у нас и которую случайно обнаружил мой брат Никита в Обществе культурных связей с Великобританией. Была, следовательно, двоюродной сестры дочь со своей дочерью 26-летней очаровательной девушкой Сюзанной. Мать говорит по-русски вполне бегло. А вот дочка знает лишь английский и французский. Знание двух языков меня вполне устроило для разговора с ней. Пробыли они у нас два часа, после чего через час поехали в Новгород, оттуда в Москву-Париж-Геную и домой. Да, вот как жизнь всех раскидала по разным весям. И в старости стало возможным встретиться. За несколько дней до Нового года у нас неделю гостила директриса Самарского музея имени Алексея Толстого, которой я отдала кое-какие экспонаты – виды старой Самары, открытки «Волжские типы» и еще несколько фотографий из рода Толстых. Она уехала в полном восторге и увозя от обоих братьев (сыновей Алексея Толстого) кое-что ценное для музея»... 1986 год. «Зинуша, моя дорогая, очень досадно, что не вышла наша встреча. В наши годы каждый упущенный момент может не повториться. Теперь о деле. Я в том большом письме дала сведения о стольких, с моей точки зрения, нужных людях, совершенно забытых. Твой запрос для музея о семье Лебедевых. Старший, очень известный клиницист в прошлом, Иван Федорович Лебедев имел семью: три сына и дочь. Я застала лишь старшего, Николая Ивановича, прекрасного врача, продолжавшего традиции отца. Николай Иванович закончил медицинский факультет Московского университета, вернулся в Ялту, работал в частном санатории «Гастрия», принадлежавшем его отцу. Потом, когда все было национализировано, Иван Федорович умер. Он и его жена похоронены на Аутском кладбище, которое «смолотили» бульдозерами в 1975 году, когда мы приезжали в Ялту. Николай Иванович продолжал некоторое время работать ординатором. Потом ему предложили возглавить Красный Крест. Он был великолепным фтизиатром. В году 35–м он переехал в Москву. Санаторий «Гастрия» был первоклассным лечебным учреждением. Иван Федорович ездил в Германию, дабы ознакомиться с постановкой лечебного дела. Я очень-очень сожалею, что всего год тому назад отдала бывшую у меня брошюрку «Санаторий «Гастрия» в Ялте» докторше, которая читала лекцию о лечебных учреждениях дореволюционной России. Зиночка, ты обязательно скажи своей теске в музее, чтобы она не стеснялась и спрашивала меня, потому что время бежит и будет очень досадно, если меня не успеют спросить, и я с поверхности улизну»... 1986 год. «Теперь сообщение насчет вашего краеведческого музея. Я сразу же полезла и разыскала фотографию Владимира Григорьевича Кувичинского. Считаю, что все должно оставаться людям. А посему с великой радостью посылаю Вам ее. Посылаю фотографию отца Сергия. Сам факт, что о нем вспомнили, знаменателен. Дожили и до такого! Я нашла несколько фотографий Петра Ивановича Веденисова и считаю, краеведческому музею нельзя пройти мимо такой личности. Кроме большой причастности к музыке и музыкальной жизни Ялты, он был еще и краеведом. Я доподлинно знаю, что он занимался в вашем музее и передал что-то из своей коллекции. А в музыкальной жизни Ялты он активно участвовал, организуя концерты. И все знаменитости, приезжающие в Ялту, обязательно бывали у него. Я собрала все его фотографии, вышлю ценным пакетом. А ты уж передай сама в музей. Да, одно могу сказать, какие яркие и интересные люди жили, вносили свою огромную лепту в общественную жизнь нашей Ялты!»... Март, 1989 год. «Дорогая Зинуша! Пьем по утрам какой-то дешевенький кофеек с добавлением твоего инжира. И так получается вкусно, что ежедневно тебя вспоминаем. Настоящий кофе мы себе не позволяем. Очень рада, что моя невестка Наташа, жена Никиты, предложила свою помощь в перепечатывании моей рукописи. Не надо кому-то в чужие руки это отдавать. И договорились, что я буду отдавать написанное по частям. Имение «Александровка» принадлежало моему отцу Мстиславу Николаевичу. Два лета проведенных там - прогулки по лесам, полным земляникой, по полям, с таким количеством цветов – ландышей, незабудок, полевых гвоздик… И все это не букетами, а огромными охапками привозилось в долгушах. Боже мой, ведь и по сегодняшний день все вижу и слышу, как по утрам высоко в небе заливались жаворонки, и во всем доме пахло ландышами. И от вечернего удоя коров мы пили парное молоко, и ужин из жареных в сметане карасей, выловленных поваром Птицыным в прудах за садом... Ужинали, притихая, чтобы не спугнуть соловьев, начинавших распевать и пускать трели в густой сирени, растущей вдоль столовой, выходящей окнами в наш большой сад. Вот это все я расскажу в своих воспоминаниях. Для всех тех, кто будет их читать нынче. И тогда, когда меня уже не будет»... 1989 год, май. «Конечно, климат наш дрянь, гниль. И ежели бы не бесподобная красота нашего города, сбежала бы! Меня еще стимулирует работа в Обществе терапевтов. Там я воскресаю в гуще дел, беседами с моими старыми членами Общества, которые не знают, как выразить мне свою любовь и почтение. Ведь в сентябре, если доживу, будет 50 лет, как я являюсь бессменным секретарем, и мой милый президиум говорит, что ежели у нас в правлении есть ответственный работник, то это - С.Н. Толстая вне конкурса. Теперь уже филармония нам не под силу, а раньше у нас всегда было не менее двух абонементов. Но, что делать, надо смириться и сказать: «Спасибо, что все это было и дало нам много-много радостных часов. Мы слушали великолепных дирижеров и солистов. А наш Первый симфонический оркестр, действительно, неповторим»... 1989 год, октябрь «Итак, пришлось в два приема праздновать именины. Первого, в воскресенье, был мой толстовский клан в количестве 7 человек. Было шумно и очень весело. Еды мы наготовили всякой, и все было с восторгом уничтожено. Четвертого я еще принимала «кавалеров» с моих родных мест, приехавших специально для знакомства со мной и взятия интервью. Один из них, директор музея, открытого 9 мая нынешнего года в доме нашего имения, 60 км от Самары. Я говорила целых 4 часа. Дала им сделанный мной план интерьера дома и нарисовала фасад, каким он был, по моим детским воспоминаниям. Второй человек был кинооператор, он прибыл, чтобы заснять меня в домашней обстановке. Эта кинолента будет показываться при экскурсиях. Они сказали, что жители нашей деревни жаждут меня увидеть, так как я единственный человек из знавших нашу Александровку и помнящих и управляющего, и кучера, и крестьянских ребятишек. Мне очень дорого, что жив еще глубокий старик, помнящий страшный пожар в деревне и то, как мой отец вытаскивал детей из горящих изб. И затем безвозмездно дал лес для отстройки всей сгоревшей деревни. Все были удивлены, что я помню названия ближайших лесов. И, знаешь, Зинуша, я чувствую, что я обязана собрать все свои силенки и с божьей помощью нанести этот визит. Директор собирается «выбить» деньги и воссоздать дом, каким он был при дедушке и папе»… 1990 год, октябрь «Теперь хочу рассказать о событии, потрясшем наш город. В музее этнографии была открыта экспозиция под названием «Архив Романовых». Выставка состояла из прессы того времени, высказываний близких придворных, икон царской семьи, поездок их в разные города России, зафиксированных в снимках, одно стихотворение старшей великой княжны (уже в ссылке найденное в последнем их жилище). Конечно, все потрясающе и безмерно грустно, учитывая страшный конец невинных людей. Мы очень устали, так как музей всегда утомляет. Мы ведь в последнее время никуда не ездим. Но это было нашим долгом памяти людям, отстрадавшим такое земное пребывание. В последний день выставки появилось несколько человек духовенства и перед большим образом Божьей матери началась панихида по убиенным. Я две ночи была под впечатлением. И все время на меня смотрели глаза наследника. Мы не присоединились к экскурсии, желая «быть только с собой». Я кое-кому рассказала о своих детских воспоминаниях, когда мы жили в Царском селе и всех их видели постоянно, во время их пребывания там летом»... 2004 год «Дорогая Зинуша! Поздравляю с Новым годом! От всего сердца желаю доброго здоровья, счастья и многих долгих лет. Я очень часто думаю о тебе. Но стало трудно вести переписку, у меня сейчас гостит Олечка, и мы с ней хорошо проводим время в сердечных беседах. Чувствую себя вполне прилично на 96 лет и благодарю за это бога. Напиши мне дорогая о себе. Храни тебя бог, крепко целую, как люблю. Всегда твоя Соня». Это было последнее письмо. В письмах Софьи Толстой удивительно гармонично сочетается прошлое и настоящее. Поражаешься удивительному внутреннему миру, культуре, интеллекту, созданному поколениями. Они светлы, радостны, поэтичны, порой восторженны. В конце жизни она хочет вспоминать только светлые стороны. «Зинуля, наверно цветут подснежники, я их всегда чувствую. А там невдалеке и миндаль зацветет. Господи, как благословенна весна в нашем дорогом Крыму! Как она чарующе нежна… Пусть многое теперь там изменилось, а прошлое как будто только снилось, Но небо крымское всегда синеет, А ветер горный так же веет, А море наше плещется, поет И каждую весну миндаль цветет». Софья Толстая Алла Черничук. ----------------------- Дорогие друзья! Если у вас есть какая-либо информация по этой теме, мы с удовольствием разместим ее на сайте! Приглашаем также к сотрудничеству музейных работников, краеведов и всех, кто обладает любой информацией по истории Южнобережья. Напишем историю Города вместе! Наш адрес: llisova@yandex.ru